13 маньяков - Страница 13

– Читатило – это выверт, отклонение.

– Это, Бобик, образцовый поклонник. Эталон.

– А ты уверен про гордость? Ну, что маньяк свою кличку носит с гордостью? – Борис явно завелся. – Может, он страдает.

Санька оторопел.

– Кто страдает? С дуба рухнул, журналист?

– Я только стараюсь не делать поспешных выводов. Человек, возможно, хочет что-то крикнуть из своего зазеркалья нашему миру, чтобы его услышали и помогли ему.

Санька обреченно махнул рукой:

– Психи. Вы оба. Страдальца нашел…

Друг Борька писал цикл статей как раз по материалам дела. Понятно, что это деформирует мозги самым причудливым образом. Публиковать написанное в полном объеме пока было нельзя, но автор рассчитывал, что в итоге получится книга. Он ставил на эту книгу, мечтая, что она выпрыгнет в бестселлеры. Потому-то не всегда было понятно, на чьей Борька стороне: то ли ужасается выродком, то ли восхищается им, бессознательно следуя читательским ожиданиям.

– Ты сильно преувеличиваешь воздействие литературы на реальность, – подытожил журналист.

– Есть яды, которые очень долго воздействуют. Годами.

– Литература – это яд?

– Да плевать мне на вашу литературу, я за сына беспокоюсь. И за твою дочь, кстати.

В комнату вбежал Севка, неся впереди себя здоровенную модель танка «Абрамс», склеенную из пластмассовых деталей. Только что закончил.

– Вот!

Сыну было десять, и он обожал военную технику. Лучшим подарком для него всегда был конструктор; не считая солдатиков, конечно. С началом учебного года пошел в авиамодельный кружок – сам, без папиного совета.

– Блеск, – сказал Санька. – Т-90 курит на запасном полигоне.

– Т-90 – самая жесть! – оскорбился Севка. – Круче «Абрамса», я читал!

– Жесть? А я думал, тоже сделан из пластмассы. Во всяком случае тот, который у нас на серванте.

– «Я читал…» – задумчиво повторил Боб. – А спросим-ка мы у младого поколения. Севыч, ты как, веришь всему, что написано в книгах?

Мальчик задумался на миг – с комичной серьезностью:

– Когда был маленький, верил.

– А сейчас?

– А сейчас он большой, – ответил Санька и развернул сына к двери. – Иди, маме покажи.

Друзья помолчали.

– Опять он, сука, выставил на стол тарелки, – заговорил Боб все о том же. – Как обычно, две. Кто второй, это понятно. Другое непонятно – почему сам к своим «блюдам» не прикасается.

– Может, не нравится, как приготовлено? – высказал Санька версию. – Не умеет готовить?

С кухни заглянула разгоряченная Тамара:

– Кто тут не умеет готовить? Не слушай его, Боря, это говорит человек, который не то что яйцо, даже пельмени сварить не может.

Санька вскочил и обнял жену:

– Молчи, женщина, твое место на кухне.

Все когда-то происходит впервые: первая невосполнимая утрата, первое убийство, первая прочитанная книга. И тому подобные события, составляющие суть нашей жизни.

Сознание крепко привязано к этим колышкам.

Вот, например, устраивают старшеклассники двухдневный поход с ночевкой. Я заметно младше всех и попадаю в компанию случайно. Просто соседский парень по прозвищу Кентыч таскает меня повсюду с собой, как собачонку на веревке, а я только «за», потому что собачонка и есть. Кентыч – это из-за отчества Иннокентьевич, однако история не о нем. Один из великовозрастных дебилов, который достает меня в школе, здесь совсем борзеет – на привалах разрешает мне передвигаться только на четвереньках. «Раз ты Тараканище, – ржет, – ну так и бегай от людей!» Тараканище – это уже моя кличка, прилепившаяся аж с детсада. Я бегаю, вернее, ползаю, а он бьет меня по спине снятыми сапогами и орет: «Бойся тапка, паразит!» И всем весело. Кентыч за меня не вступается, потому что трус…

Вечером разводят костер и к ночи ужираются вусмерть – буквально все. Спиртного набрали с собой немерено. Расползаются по палаткам, и все бы ничего, если б вскоре не обнаружили очень специфическую закуску: тот жлоб, который надо мной издевался, упал в догоревший костер, в самые угли, и хорошенько прожарился. Заснул сидючи, вот и упал, а приятели не заметили. Выбраться из костра самостоятельно не смог. Не кричал. Пробил острым сучком шею – может, потому и не кричал… Я, в отличие от старших товарищей, не сплю. Я наблюдаю за интересным процессом. Впервые вижу, как готовится человечина: впитываю необычные ощущения, цвета и запахи…

Откровенно говоря, вонища. Именно тогда и понимаю, как это гнусно – горелое мясо. Вообще, все было не так – вульгарно, грязно, неправильно. Остро не хватало красоты. И решаю я для себя, как Ленин когда-то, что пойду другим путем. Ибо нет ничего важнее, чем строгое следование рецепту.

– Вы с Санькой по садовому участку в сапогах ходите? – спросил Боб.

– Без сапог, – сказала Тамара.

– Что, у вас так сухо?

– Нет, устаем ноги вытаскивать.

Посмеялись.

Дачные муки – обычное дело в конце октября: снег выпадал и таял, дожди нескончаемые, так что развезло землицу и на дорогах, и в огородах.

Сидели в фойе музыкальной школы, ждали детей.

Севка и Оксанка, дочь Бориса, прибежали с сольфеджио первыми, яростно жестикулируя и хватая друг друга за руки: спорили насчет правильного дирижирования на четыре четверти. Следом – вся группа. Гардероб превратился в сущий дурдом, сотрясаемый беготней и криками:

– Эй, это чейный портфель?

– Надо говорить не чейный, а когошный!

– Как дела? – спросила Тамара сына, засовывая в мешок сменную обувь.

– Была контрольная по интервалам. Я ни разу не ошибся.

Севка старался быть сдержанным, но гордость так и перла.

– А в школе?