13 маньяков - Страница 43

Григорьев проводил его взглядом, выудил сигарету, закурил.

– Документы покажите, потом забирайте, – добавила тетка.

Червоточины ползли по ее старому морщинистому лицу. Григорьев ощутил, как побаливают колени, как дрожат кончики пальцев. Постояв немного, выкурив сигарету, он вернулся к автомобилю.

Чтобы успокоиться, лег на заднем сиденье, поджал ноги и просто смотрел в одну точку.

– Я же все правильно делаю, – шептал Григорьев. – Не может так быть в жизни, чтобы хороший человек страдал. Или мир весь создан из зла, и поэтому просто неоткуда получить в ответ что-то доброе? И Вовка там, один… Что делать-то?..

И сам не заметил, как, сморенный переживаниями, задремал. А проснулся от того, что почувствовал – кто-то ходит около машины. Заглядывает в окна.

Григорьев выждал с полминуты, потом открыл дверцу и выкарабкался на улицу, в прохладу опустившейся незаметно яркой звездной ночи.

Около «жигулей» стоял Вовка и с осторожностью разглядывал заспанного, помятого, похмельного Григорьева.

– Я тебя сразу узнал, – сказал Вовка спустя минутную вечность молчания.

Григорьев развел руки и вдруг, неожиданно для самого себя, понял, что плачет.

Он размазал слезы рукавом рубашки, подошел, присел на колени и сгреб Вовку в крепкие отцовские объятия. Тогда заплакал и Вовка.

– Ты же меня не бросишь? – спрашивал он, дрожа от плача.

– Никогда не брошу, никогда! – отвечал Григорьев.

Глава третья

1

Сидя в «Макдоналдсе», Григорьев заметил, что Вовка за два с половиной года сильно повзрослел. Там, в детском доме, он был худеньким, скуластым, с оттопыренными розовыми ушами. А сейчас поправился и вытянулся. Сгладились острые скулы, заметно прижались уши. Даже разговаривать стал без детской озорной наивности, в его речи возникли какие-то уловимые взрослые интонации, подражания.

– Пап, – сказал он, вынимая из промасленной бумаги чизбургер, – я хочу кого-нибудь зачистить на день рождения. Мне же уже двенадцать будет. Можно?

– Почистить, – поправил Григорьев. – Давай подумаем над этим, хорошо? Дело это непростое.

– Я знаю, что непростое. Я видел.

– Один раз.

– Но видел же. Я понимаю, что происходит, не дурак. А еще с Небесным хочу познакомиться. Он же сам тебе говорил, что с помощником лучше.

– Это когда было…

– Так и я о том же, пап. Надо мне как-то вливаться. А то эти кляксы на небе… Один ты не справляешься, я же вижу.

Снова завел разговор, которого Григорьев старательно избегал несколько месяцев. Вовка наседал, приходилось отбиваться. Пока все заканчивалось взаимным молчанием и отступлением сына. Григорьев не мог решиться. Ему казалось, что еще не время. Но с другой стороны, размышлял он, а когда оно будет? Вовка всю жизнь может казаться ему маленьким ребенком. Между тем они третий год скитаются по стране. Один чистит людей, второй ждет и вроде бы учится… Так страшно учить его. Так сложно сделать этот шаг.

– Пап, ты лед из колы будешь? – Вовка снял пластиковую крышку, зачерпнул пальцами ледяные кубики, погрузил их в рот и принялся хрустеть со счастливым лицом.

Или все же маленький еще?

– Давай я себе на день рождения куплю хороший нож? – предложил Вовка, слова которого тонули в звонком хрусте. – И как раз им, ну, соберу червоточины для Небесного?

– Опять за свое…

– Надо когда-то начинать, верно?

– И ведь не поспоришь с тобой…

– Я хочу, хочу, хочу! – Вовка взял чизбургер. На салфетку капнула рыжая капля горчицы. – Это не потому, что я маленький и капризный, – продолжил он, – а потому, что пора.

– Почему ты так решил?

– А посмотри на небо, – буркнул Вовка. – С утра подними голову и посмотри. Одни кляксы. И люди вокруг… кто без червоточин? У всех на лице, на руках, на шее одно и то же. Не осталось хороших людей. Вот я и думаю, что ты не справляешься. Конец света, блин, наступит, а мы и не успеем ничего.

– Не у всех червоточины, – попытался ответить Григорьев и запнулся. Почесал затылок, огляделся. В «Макдоналдсе» находилось человек десять. На кого ни посмотри – расплывались трупными пятнами признаки мерзости, алчности, ушлого воровства и низкой морали. У каждого червоточины, пусть не самые крупные, но Вовка бесспорно прав.

– И все равно всех чистить не надо, – сказал он. – Путь к самым заразным указывают кляксы.

– И они ведут нас на юг?

– Они ведут нас… Я пока не знаю.

– Давай на юг, – оживился Вовка, – пап, смотри, август на носу, самая жара там. Море теплое, кукуруза, заодно посмотрим, кто там есть из червоточин, а? Я так давно не был на море!

…С тех пор как они умчались прочь от детского дома.

Григорьев как-то отстраненно подумал о том, что его, должно быть, до сих пор разыскивают за убийство жены и ее любовника. Но было все равно. Это не убийство, а чистка. Без них мир стал намного лучше.

– Сколько нам ехать до Геленджика? – Вовка забросил в рот еще кубиков льда, захрустел.

– Часов сорок, – отозвался Григорьев. – Погоди, не торопи события. Дай подумать.

– Пап. У меня день рождения через три дня. Представляешь, какой замечательный подарок?

– Уж представляю.

Григорьев задумался, снова почесал затылок и поймал себя на мысли, что делает так все чаще и чаще. Как в старом анекдоте про обезьяну и человека. Ведь когда-нибудь должен был наступить этот день. В смысле, когда Вовка захочет поучаствовать в чистке, а Григорьев поймет, что отказывать уже нельзя, поздно, да и нет никакого резона. Но в двенадцать лет?

– Рановато, – пробормотал он. – Вовка, люди не любят умирать. Они оказывают сопротивление. А ты еще слишком маленький, чтобы что-то им противопоставить.