13 маньяков - Страница 96

– Только девицу наш да-лама оглушил и силой увез. А мужчины все добром с ним шли. Почему так? Потому как женщина он. И видно, красивая. Заворожила их, заморочила – а потом взяла теплыми. Потому последнюю дхармапалу мы и не разглядели…

– И что же теперь? – сокрушенно спросил Федор Ипполитович.

Жданов пожал плечами.

– Ждать. Готовиться.

– Нет, – возразил ему Доржиев, до того хранивший молчание. – Есть и иной путь.

На следующий день было публично объявлено об отъезде далай-ламы из Урги. По слухам, тибетский изгнанник направлялся в Китай, в один из монастырей на священной горе Утайшань. К полудню, после утреннего разговора российского консула с Богдо-гэгэном, монгольский первосвященник вышел к народу, призвав всех усмирить гнев и не преследовать всякого русского за грех, совершенный одним представителем этого народа. Через монгольскую же знать был распущен слух о том, что виновный казнен. На похороны каптенармуса Велехова, проходившие на небольшом русском кладбище рядом с церковью, собралось поглазеть немало жителей Урги, видимо желавших воочию убедиться в том, что святотатец наказан.

Щербатской и Жданов также были на похоронах. Каптенармуса Велехова похоронили вместе с Сурядовым и Анфисой Картуниной – так звали ту несчастную девушку. Слушая мерное чтение заупокойной, произносимое крупнотелым отцом Никифором, Федор Ипполитович шепотом произнес:

– И все же, Жорж, в твоем объяснении я вижу серьезный изъян.

– Какой же, позволь спросить?

– Как могла женщина с таким невероятным искусством перевоплощаться в образы, столь разные и отличные от нее? Я своими глазами видел казака и старика. Они рознились и сложением, и ростом, и осанкой. Не могу представить себе лицедея настолько искусного, чтобы сумел все это воплотить. Если бы я не знал, что старик так и не вышел из храма, я бы уверенно утверждал, что действовал не один человек, а несколько…

Жданов пригладил встопорщившиеся на морозе бакенбарды.

– Боюсь, этот вопрос останется для нас без ответа. Зачем да-ламе было приносить в жертву людей, чью личину она собиралась примерить? Был ли это варварский обычай, дошедший до нас из глубины веков, или же душевное расстройство? Мне кажется, в этих жестоких действиях был иной, более глубокий смысл.

Дабы разговором своим не нарушать скорбную торжественность панихиды, товарищи отошли от процессии.

– Уж не хочешь ли ты сказать, – поразился Щербатской, – что да-лама колдовским способом меняла обличье? Полно, Жорж, двадцатый век на дворе – эпоха торжества научной мысли! Помнишь, в студенческие годы нам попадалось в руки французское издание записок Видока? По слухам, человек этот был столь искусен в преображении своей внешности, что мог изменить не только черты лица, но и рост, полноту и осанку…

– Может, и так, – согласился Жданов. – Только как тогда объяснить тот факт, что каптенармуса нашли в одежде, и ничего из вещей его не пропало, исключая винтовку и коня? Какой грим сумеет превратить молодую цветущую девушку в облысевшего, дряхлого старца, которого ты своими глазами видел? Нет, я молю Бога, чтобы отъезд далай-ламы усмирил эту загадочную персону – ибо в следующий раз нашей удачи может не хватить, чтобы остановить ее.

– Я не верю в колдовство, – упрямо произнес Щербатской, глядя перед собой.

Жданов улыбнулся.

– Не ты ли недавно рассуждал о слабости современных европейских теорий в сравнении с азиатской эзотерикой?

– Это не одно и то же. Я говорил о мудрости поколений, о глубинном понимании сути вещей… Никак не о чудодейственных превращениях!

– Пусть так, – примирительно похлопал его по плечу Жданов. – Я не намерен тебя разубеждать, тем паче аргументов у меня нет – одни лишь сомнения и домыслы. И все же я не хотел бы снова встретить эту женщину, кем бы она ни была – мастером перевоплощений или же тибетской колдуньей.

Спустя несколько дней стало известно, что Владимир Федорович Люба получил новое назначение – пост генерального консула в Харбине, что в провинции Хейлуцзян. Город этот, несмотря на свое положение, фактически являлся русской колонией, возникшей при строительстве Китайско-Восточной железной дороги. Война с Японией вынудила многих поселенцев покинуть эти места, но даже при таком оттоке город в основном был заселен русскими.

Щербатской видел в таком решении очередную смену настроений на Певческом мосту. Для него самого отъезд далай-ламы также означал завершение монгольской миссии. Федор Ипполитович готовился к возвращению в Россию.

Рабданов, вопреки мрачным прогнозам Дашевича, начал поправляться и вскоре пришел в себя. Аркадий Семенович избегал давать какие-либо обещания, но лицо его стало куда светлее и приветливей.

Все произошедшие события никак не отразились на намерениях Петра Кузьмича Козлова, с головой ушедшего в подготовку экспедиции, до возобновления которой оставалось не более двух месяцев.

Что же касается Жданова – перед самым своим отъездом консул вызвал его к себе.

– Георгий Филимонович, – испытавший значительные нервные потрясения, Люба выглядел усталым и осунувшимся, – я позвал вас для важного разговора. Вы наверняка извещены о моем скором отбытии в Харбин.

– Тайны из этого не делалось, – согласился Жданов.

– Несомненно, вас удивил тот факт, что я до сих пор не назвал имя того, кто заменит меня на посту консула Российской империи в Урге. Причина тому, к великому моему сожалению, весьма прозаична – Министерство иностранных дел не намерено назначать нового консула. При этом само консульство остается.