13 маньяков - Страница 37

2

Подошли к автомобилю. Это были старенькие красные «жигули», облупленные и потертые, на разбитых колесах, с вмятинами на левом боку и на крыше. «Жигули» не закрывались лет десять, не работали у них ни замки, ни подъемники, а на задних дверцах даже ручек не было. Этим «жигулям» уже бы помереть давно, как и хозяину, а все никак.

Григорьев открыл багажник и положил внутрь сумку. Вытерся тщательно влажной тряпкой. Потом достал бутылку с водой, сделал несколько глотков.

Болели коленки и пальцы. Дрожь сквозила по телу, будто угорь, задевая то шею, то подбородок, то заставляя непроизвольно часто моргать. Так всегда бывает после столкновения со злом. Скоро пройдет. Небесный говорил, что это как постоянно прививаться от болезни, то есть переболеть ею в легкой форме. Зацепил червоточину – переболел. Не сильно, но ощущается.

Подумалось: «А если часто цеплять? Вдруг когда-нибудь схватит дрожь, да и не пройдет?»

Наверное, тогда равновесие и нарушится.

Посмотрел на небо и обнаружил, что кляксы все еще скользят меж облаков: рыхлые, серые, тяжелые. Словно кто-то брезгливо стряхнул капли краски на голубой небосвод, чтобы разбавить позитивные цвета уходящего августа. Насытить их негативом.

Вообще-то, кляксы уже должны были исчезнуть. Они собирались над тем местом, где червоточины грозили равновесию. Служили ориентиром. И должны были раствориться, как только Григорьев заканчивал дело.

А сейчас нет.

Настроение сделалось тяжелое, молчаливое. Григорьев закрыл багажник, снова достал сигареты. Бросить бы курить, да нервов никаких не хватит. Стар стал, а в старости от дурных привычек просто так не избавиться. Потянешь одну гадость – вся остальная из тела и вылезет. Тогда уж точно помирать.

Выдохнул. Закурил.

3

Пока ехали в сторону Ленинградской области, в дачные места, где осенью все леса были усыпаны черникой и грибами, а зимой даже, наверное, из космоса можно было увидеть извилистые ленты от лыжных следов, Вовка уснул.

Григорьев, сосредоточившись на дороге (водил он не очень хорошо и редко превышал скорость в шестьдесят километров), время от времени бросал взгляды на небо. Кляксы не расходились.

Каждый раз после чистки, складывая влажные и скользкие червоточины в сумку, Григорьев физически ощущал, как высвобожденная энергия струится сквозь пальцы, как она впитывается в воздух, очищаясь и перерабатываясь. Он видел голубые и зеленые искрящиеся точки, падающие на землю и постепенно затухающие. Это был знак, что все прошло хорошо. Просто замечательно.

Сегодня же искр было немного.

– Я вам так скажу, – пробормотал Григорьев, не заметив, что говорит вслух. – Жизнь – штука простая. Она черная и белая. Хорошая и плохая. И люди тоже хорошие или плохие, простые в общем. И те, в ком плохого больше, рано или поздно сделают так, что вся жизнь сгниет к едрене-фене. Если я не вмешаюсь, то кто вмешается? А потому ну их, эти искры. Главное – кляксы разогнать.

Покосился на Вовку, но тот спал, обхватив ветку руками.

Настроение у Григорьева было так себе. Денег осталось всего три тысячи. Скоро снова придется искать разовую работу – пыльную, тяжелую, выматывающую до предела. Приходилось то мешки с цементом перетаскивать, то продукты разгружать. Способ не самый лучший, но правильный, когда за душой ни копейки, а постоянной работы нет и не надо.

Душой чувствовал, что делает все как положено, каждый шаг свой в жизни выверял и обдумывал. Ничего лишнего ему не нужно было (разве что зимой не хватало иногда хорошего пальто и теплой шапки). С тех пор как начал видеть червоточины, как вышел из тюрьмы и узнал о кляксах – так и понеслось.

Может, как раз из-за диссонанса между внутренним умиротворением и бритой головой, желтыми ногтями и темной кожей люди видели в Григорьеве какой-то особый образ и охотнее брали его на работу, чем грязных диких взглядом попрошаек, в которых ничего человеческого уже давно не осталось?

А может, помогает кто. Ангел, например.

4

Где-то среди лесов на федеральной трассе Григорьев свернул и поехал по обкатанной колее, полной грязи. Автомобиль затрясся, Вовка проснулся один раз, сонно посмотрел в окно и уснул снова. Ехали минут двадцать. Солнце и кляксы исчезли за плотными темно-зелеными лиственными шапками. Автомобиль одолел еще километра полтора и остановился. Григорьев вышел, осмотрелся.

Место безлюдное и тихое. Кругом деревья, а еще влажные кочки, ручеек и черника. Хорошо.

Григорьев открыл багажник, достал лопату и спортивную сумку. Пошел по упругому влажному мху через поляну. Вглядывался. Обогнув несколько деревьев, увидел метрах в пяти от себя Небесного человека.

Тот, сидя на коленях, собирал в полулитровую пластиковую бутылку чернику. Пальцы и щеки Небесного покрывали темно-синие пятна. Кепка с треснувшим козырьком съехала набок. Длинные волосы, торчащие из-под этой кепки, были влажные и растрепанные.

– Рад тебя, это самое, видеть, – сказал Небесный, не отрываясь от своего занятия.

– И я вас тоже.

Хотелось просто стоять и смотреть, как это невероятное существо – внешне, конечно, напоминающее человека, но внутри бывшее чем-то совершенно иным – собирает чернику. Брюки Небесного насквозь промокли от влаги, на плечах лежали опавшие желтые листья, кончик острого носа цветом стал похож на сливу.

«Такие они теперь, ангелы», – подумал Григорьев, а вслух произнес:

– Интересно, откуда я каждый раз понимаю, где вы будете?

– У тебя, брат, светлячок в душе, – отозвался Небесный. – Светлячок-маячок. Указывает куда идти и что делать. Это как с кляксами. Но они притягиваются темной материей, а твой светлячок-жучок, хха, светлой. То есть, стало быть, мною.