13 маньяков - Страница 38

– У меня голова болит, а потом боль уходит – и я понимаю, что нашел.

– Так и должно быть, брат. Томится в душе свет, а выхода нет. Трепещется, колет. Стало быть, как в книге написано, да?

А ведь в книге действительно так и было, про свет-то. Григорьев досадливо сплюнул. Это же надо было забыть! Потоптался на месте и перевел тему:

– Сегодня мне показалось, что один из людей… Он как бы под горячую руку попал. Ну, понимаете, не самый заразный на свете. И еще ребенок. Он-то вообще чистый. Я вот думаю, может, из-за этого кляксы и не расходятся? Чего-то неправильно сделал, да?

Небесный наклонился к кусту черники, сорвал ягодку и бережно уложил ее в бутылку.

– Чистый, да не чистый человек был, – сказал он. – Иногда святой может раздавить бабочку и нарушить равновесие. А бывает и так, что солдат, убивший на войне десяток врагов, не вызовет ни единой кляксы. Не забивай себе голову. Червоточины, брат, выбирать умеют. На ангелов и этих, с чистой душой, ни в жизнь не полезут. Ты же небо видел? Небо не врет. Как затянет все, и солнышка никто никогда не увидит. А это, брат, непорядок.

– Но ведь кляксы…

– А они, стало быть, и не разойдутся. Слишком сильную негативную энергетику таскаешь с собой. Надо от нее, хха, срочно избавиться. – Небесный открыл рот и слизнул чернику длинным темным языком. – Знаешь же, не маленький. Выкопай ямку, и все дела. А уж там, это самое, нейтрализуем. И ребенка твоего, и мамашку его с папашкой. Всех.

Первое время, то есть два с половиной года назад, Григорьев все пытался найти логику, связь между этим странным, грязным, помятым человеком в кепке, его постоянным «хха», панибратскими оборотами – и каноническим образом ангелов. Не вязалось между собой никак. Но Григорьев как-то противоречиво верил, что это самый настоящий ангел и есть, а доказательством как раз и служит его непохожесть. Ведь особенно часто бывает так, что созданный в голове образ совсем не похож на то, что есть на самом деле. И дьявол наверняка не ходит на копытах и не трясет рогатой головой.

Григорьев выбрал подходящее место и начал копать. Лопата входила в мягкую землю, как нож в масло. Прошло две или три минуты, а ямка была готова. Присев перед ней на корточки, Григорьев расстегнул молнию на сумке. В нос ударил скользкий, мерзкий запах. Злые человеческие поступки разлагались быстро. Григорьев, зажав одной рукой нос, второй стал вытаскивать из сумки одну червоточину за другой. Сначала бурую скользкую печень, потом правое легкое. Кулек с глазами, плавающими в желтоватой жиже (а на каждом глазу пятнышки темные). Отдельно – языки. Каждый в своем пакете. Почки. Желудки. Легкие. И наконец три сердца. Два больших и одно маленькое.

Надрывая пакеты, Григорьев вываливал содержимое на дно ямки. Краем глаза заметил, что Небесный стоит рядом и наблюдает. Бутылка с черникой торчала горлышком вверх из кармана потертых брюк.

Червоточины плюхались во влажную землю, рассыпая в стороны искорки. Григорьеву казалось, что черные точки на вырезанных органах вытягиваются в линии, извиваются, пытаются убраться отсюда подальше.

Он подумал, что уже давно привык к процессу чистки, что ритуальное убийство стало делом привычным и даже в некоторой степени любимым. После очищения приходила сладкая усталость, граничащая с наслаждением. Так изнывают мышцы после хорошей тренировки. А когда Небесный забирал червоточины себе, приходила другая усталость – от выполненной работы, радостная. Теперь, хха, можно было расслабиться и просто немного пожить.

– Неплохой улов, – произнес Небесный с легкой нетерпеливой хрипотцой. – Я, это самое, физически ощущаю, как в мире наступает гармония.

Григорьев отбросил сумку в мох и поспешил отойти. А Небесный человек уже огибал его, падал на колени перед ямой, опускал внутрь длинные руки, зачерпывал червоточины и ел.

Это было не самое приятное зрелище. Но Григорьев смотрел. Он тоже ощущал гармонию.

Небесный чавкал, похрипывал и повизгивал от удовольствия. Григорьев видел, как вместе с бурой жижицей капают на землю разноцветные искорки. Небесный подхватывал их и забрасывал в рот, словно редкий, изысканный деликатес. Сколько же времени он не ел? Сколько же питательных, сладких червоточин накопилось в мире с момента их последней встречи?

– Нравится? – внезапно спросил Григорьев. Не удержался.

Небесный повернулся. С его губ по подбородку и щекам сочилась вязкая жидкость. Глаза блестели.

– Стало быть, молодец! – сказал он мягко. – Не знаю, что бы этот мир без тебя делал.

5

Когда Григорьев вернулся к машине, Вовка уже не спал. Он сидел на багажнике и стругал ветку.

Небо было чистое и глубокое, темно-синего цвета. Ни единой кляксы.

– Как все прошло? – спросил Вовка.

Вж-ж-жик. Кольцо стружки плавно полетело вниз.

– Видишь же, отлично. – Григорьев закурил. Третью сигарету за последний час. – Остановили на время этот наш апокалипсис. Не знаю. Паузы между кляксами все меньше. Мир как будто сошел с ума. Одно зло, одно зло.

– Небесный все еще ходит в кепке с козырьком?

– Ага. Только козырек сломался.

– Съел все и растворился?

– Как обычно.

Вовка помолчал, деловито повертел ветку в руках, разглядывая блестящий заостренный кончик. Потом спросил:

– Пап, а кто он такой?

– Небесный?

– Ага.

– Он, ну знаешь, – Григорьев кашлянул, – то самое существо, некая сила, которая отвечает за равновесие в мире.

– Ты это уже рассказывал, – буркнул Вовка. – Но я так ничего и не понял.

– Он, наверное, ангел. Настоящий. Такой, каким и должен быть в двадцать первом веке.