13 маньяков - Страница 49

Повернулся. В дверях стоял ошарашенный, окровавленный Вовка. Лицо у него было все в красных капельках, среди которых страшно выпученные глаза. Обеими руками сжимает нож.

– Как тебе, наигрался? – зло и устало усмехнулся Григорьев. – Молодец, сынишка. Что теперь делать будем?

Вовка подошел к женщине. Долго смотрел на нее, словно пытался понять, что же это такое – мертвые люди. Потом тихо спросил, переведя взгляд на Григорьева:

– Червоточины вырезать?

– А зачем? Это обычные люди. Не хуже других. Эти червоточины никому не нужны. Никакой мир они не спасут.

– Тогда… – Вовка вытер нос рукавом, – тогда пойдем отсюда, пап, а?

– Ох, Вовка. – Григорьев огляделся. – Натворили мы с тобой дел…

3

Они вернулись тем же путем, что и пришли, не встретив по дороге ни одного человека. Автомобиль терпеливо ждал, укрывшись тенью, словно одеялом.

Григорьев, вывернув все в бардачке, нашел сигаретную пачку, долго ломал в руках спички и, наконец, тяжело и глубоко закурил. Пальцы дрожали, но уже не от усталости, а от нервов. В голове крутилось лихорадочное: «натворили», и была какая-то сторонняя жалость от случившегося, будто он не убил только что двух человек, а лишь стал невольным свидетелем безобразной и кровавой сцены.

Вовка достал полотенце, вытерся, протянул Григорьеву. Тот стер кровь с рук, с шеи, с лица.

Вовка тем временем протянул бутылку-полторашку с питьевой водой. Григорьев выдернул изо рта сигаретку, глотнул жадно холодной и неприятной на вкус воды.

– Вот ты говоришь, что их червоточины никому не нужны, – сказал вдруг Вовка. – Будто они никакой мир не спасут. А почему так? Может, равновесие только поэтому и болтается из стороны в сторону, что мы мало людей зачистили? Может, надо не искать одного-двух совершенно грязных, а чистить всех подряд, кто хоть сколько-нибудь плохих дел натворил?

Григорьев помял зубами сигаретку:

– Тогда, Вовка, никого вокруг не останется.

– Только чистые, – пробормотал Вовка. – Это же не самая плохая идея, да?

– На самом деле очень плохая. Невероятно. А вдруг тебе понравится убивать? Просто так. Независимо от того, плохие вокруг люди или нет?

– Но если не забирать у них червоточины, то, выходит, мы их убили просто так.

Григорьев докурил, обошел машину и сел за руль. Дождался, пока Вовка пристегнется. Завел мотор. Машина проехала тяжело, с метр, и подпрыгнула, словно на кочке.

Григорьев чертыхнулся, высунулся через окно и обнаружил, что лопнуло переднее колесо. И когда успело?

– Пойдем, – буркнул Вовке, – поможешь.

В багажнике валялась старая запаска. Года два уже валялась. Вот и пригодится.

Вернулся в ночную прохладу улицы, обогнул машину.

Хлопнула дверца. Вовка, притихший, ошарашенный, показался с обратной стороны. Он успел надеть рюкзак, да так его и не снял.

В животе что-то неприятно перевернулось, вырвалось гнилой отрыжкой. Желудок сжался болезненным спазмом. Григорьев поморщился.

– Болит что-то? – спросил Вовка.

– Да уж помирать скоро, – привычно отмахнулся Григорьев. – Всегда что-то болит.

Он открыл багажник и несколько секунд всматривался, пытаясь понять, что внутри изменилось. Потом вдруг понял, что. Багажник изнутри был весь в крови. В размазанных, чуть просохших темно-бурых разводах. А на дне его лежал черный пакет, раскрытый, как пасть зверя, и вокруг этого пакета валялись человеческие внутренности.

«Печень. Это же, черт побери, печень», – как-то отрешенно подумал Григорьев и внезапно еще раз болезненно отрыгнул. Горло свело судорогой, Григорьев наклонился, и его стошнило, да настолько сильно, что потек через нос темно-зеленый желудочный сок. А желудок не останавливался, сжимался спазмами и вспыхнул болью так, что Григорьев заскулил.

– Что это? – выпалил он, падая на колени около багажника. – Что это? Что происходит? Как это?

– Это, пап, еще один человек с червоточинами, – сказал Вовка тихо, подошел ближе, запустил руку в багажник, вытащил что-то и на ладони протянул Григорьеву блестящие белые глаза. – Смотри. Это глаза плохого человека. Без него мир стал лучше, я в этом уверен. Вернее, без нее.

– Ты кого-то убил?.. Как ты… – Григорьев не договорил, очередной спазм свел мышцы, и из горла и носа снова хлынул зловонный желтый поток вперемешку с кровью. Заболела голова, перед глазами поплыли круги.

«Неужели?» – подумал Григорьев, сжимая болезненно пальцы, не мог пошевелить головой.

– Ты какой-то слишком нерешительный, – продолжил Вовка. – Зациклился на книге, все эти твои дурацкие ритуалы – денег не бери, чисти только избранных… А я, может, так считаю – зачистить надо всех, у кого червоточины. И дело с концом. В чем я не прав, скажи, в чем?

– Небесный… – Григорьева стошнило снова. – Небесный тебе не позволит!..

– А хотя бы и позволил, – усмехнулся Вовка.

Боль пронзила голову, а затем, запоздало, в ушах раздался звон битого стекла, и запахло пивом. Григорьев упал на бок, больно ударившись затылком о край багажника. Где-то в животе словно втыкали спицы. Краем глаза увидел знакомое лицо с острым подбородком, кепку и поломанный надвое козырек.

Небесный стоял рядом, держал в руках уцелевшее бутылочное горлышко и улыбался.

4

Вовка посмотрел на Небесного, ожидая, что тот скажет.

– Мы, это, чтобы сразу разъяснить ситуацию… – начал Небесный, – пойми, не со зла. Это самое, я наблюдал за пацаном год, потом пообщался, ну, стало быть, разговорились, и, знаешь, хха, сообразительный он у тебя. Сто очков вперед, да!

Затем он перевел взгляд на Вовку, кивнул, мол, действуй, сам выбросил бутылочное горлышко в траву, отошел к автомобилю и облокотился задом о багажник.