13 маньяков - Страница 50

Григорьев был в сознании, дрожал сильно, хрипел и пытался что-то сказать.

Вовка подошел ближе, присел перед Григорьевым на корточки. Полгода назад он уволок с рынка под Владимиром четыре квадратные пачки крысиного яда, похожие на сигаретные, а потом еще две на другом рынке. Все ждал подходящего случая. Думал применить на зачистке, но вот ведь как все обернулось? Высыпал полтора часа назад в полуторалитровую бутылку. Здорового человека должно убить, разве не так?

– Что ты со мной?.. – тихонько взвыл Григорьев. Он походил сейчас на старого умирающего пса. Его не было жалко ни капельки. Даже наоборот – хотелось добить. Но Вовка-то понимал, что лучше не приближаться.

– Не мог я тебя убить просто так, – буркнул он. – Я видел, во что ты превращаешься, когда чистишь. Ты бы меня одной левой.

– Шею бы тебе свернул, стало быть, – уточнил Небесный.

Вовка вытащил из рюкзака книжку в газетной обложке. Встряхнул так, что посыпались страницы, которые давно уже держались на честном слове. Посыпались и разлетелись в стороны, словно подбитые белые птицы.

– Во-первых, знал бы ты, как мне надоела вся эта чушь с книжкой, – продолжил он. – Я два года терпел, терпел. Устал. Небесный тебе говорил, а ты не слушал его. Книжка – это всего лишь портал. Не надо на нем зацикливаться.

– Верно говоришь, пацан, не следует, – поддакнул Небесный из-за спины.

– От книги одна польза – она вызвала в этот мир ангела. А дальше можно хоть в туалет с ней. Честное слово.

Григорьев вздохнул или всхлипнул, перевернулся на спину и тяжело, натужно захрипел. Не умер бы раньше времени. Из уголков его рта потекла желтая рыхлая пена.

– Во-вторых, – Вовка заторопился, заговорил чуть громче, – ты нерешительный. Мелкий неудачник, который чистит мир раз в месяц, не думая о том, что клякс становится все больше!

– Пацан, ты, стало быть, самую суть видишь! – снова подал голос Небесный. – Я даже больше скажу! Ты, Григорьев, не та кандидатура. Ты трус. Я-то думал, это самое, человек из тюрьмы, душа как камень, хха, а что в итоге? Увидел, блин, тысячное обличье дьявола и испугался так, что в штаны наложил! Не пойдет, брат!

– Не пойдет, – согласился Вовка. Нравилась ему эта игра. Ангелы и демоны, все дела… – Нехороших людей надо чистить без разбору. И в первую очередь тех, кто пустил в свою душу дьявола. Вот я бы так и сделал.

– Иначе что же это получается, а? Вхолостую работаем! – встрял Небесный. – Я, знаете ли, против. Да и голод не тетка…

– И в-третьих… – Вовка склонился ближе, не зная, слышит еще Григорьев или нет. Тот дышал часто, и по лбу и щекам катились градинки пота вперемешку с темными пивными каплями. – В-третьих, прости, конечно, но меня зовут совсем не Вовкой.

Тут Григорьев дернулся, склонил голову набок – слышит!

– Ага. Меня Пашей зовут. – Пацан отбросил книгу, снова порылся в рюкзаке и вытащил старую ломанную по углам фотокарточку. Положил перед носом Григорьева, чтобы тот разглядел – наверняка разглядел! – и узнал тех, кто на ней изображен. Рыженькая женщина (конечно, тут ей еще не сорок) и мужичок с золотыми зубами (а он-то как раз совсем не изменился). Фотографии не могли запечатлеть червоточины, но пацан знал, что уже тогда они были. Иначе бы родители не отправили его в детский дом и не спились бы до безобразного конца своих сгнивших жизней. Вернее, сложно называть их родителями. Так, оболочки.

– Я еще тогда, в детском доме, понял, что ты не мой отец. Но, знаешь, ты вполне мог бы им быть. Потому что ты настоящий. Решил, что пойду с тобой, а там дальше – время покажет. И вот показало… Понимаешь, я должен был разыскать родителей и решить этот вопрос раз и навсегда, – сказал пацан, – ты чистился сам, чтобы стать… таким, а мне надо было зачистить родителей. Это тоже ритуал, но хороший, правильный.

– Ага, брат. Я придерживаюсь того же мнения. – Небесный соскочил с капота и, подойдя ближе, принялся собирать рассыпавшиеся по асфальту листья из книги.

– Это был замечательный подарок на день рождения. Я рад, что провел с тобой эти два года. Я рад, что ты любил меня, как родного сына. Но ты ошибся, и это уже не исправить. – Пацан улыбнулся. – Слушай, я могу найти твоего настоящего, ну Вовку! Возьму его с собой, объясню правила игры, и мы вдвоем займемся нормальными делами! Здорово я придумал?

Но Григорьев, кажется, уже не слышал. Веки его дрогнули. Он засучил ногами и расслабился, застыл. Умер.

Небесный подошел и встал за спиной. Пашка слышал, как он дышит.

– Отправляйся в последний путь, пап, – тихо сказал он.

Из приоткрытого рта Григорьева посыпались на землю разноцветные искорки. Потом пропали и они.

Пашка осторожно прикрыл Григорьеву глаза.

А теперь что? Он выпрямился, обогнул машину. Планов было громадье. Перво-наперво выбраться из проклятого курортного городка, где ничего хорошего уже давно не осталось.

Повернулся. Небесный человек стоял у открытого багажника, держа книгу под мышкой. Выпотрошенные листы в беспорядке торчали из-под мягкой потрепанной обложки.

– Пожалуй, кое-что вкусное найти здесь, это самое, можно, – задумчиво сказал Небесный, вытаскивая из багажника клубок внутренностей. – Не французский сыр, конечно, но выбирать не приходится…

– Покажешь дорогу? – спросил Пашка.

– Я теперь с тобой надолго, – отозвался Небесный, не поднимая головы.

Пашка вытащил из бардачка плеер и наушники. Старая французская мелодия вперемешку с ночной прохладой. Это успокаивает. Воткнул наушники, включил. Мир преобразился в нечто. Это нечто было теплое и влажное, гладкое и пушистое. Пашка посмотрел на небо, в томной звездной глубине которого лениво перекатывались набухающие кляксы. Потом перевел взгляд на Небесного человека. Тот молча, не отрываясь от трапезы, указал на дорогу, ведущую прочь из города. И Пашка пошел туда, в темноту, не оборачиваясь.