13 маньяков - Страница 86

Дашевич ушел вместе с казаками, оставив Жданова и Щербатского наедине. Федор Ипполитович помассировал пальцами виски, устало прикрыв глаза.

– Я бы предложил выпить крепкого чаю, – невозмутимо заявил Георгий Филимонович. – Самое время немного отвлечься.

– Ты всерьез думаешь, Жорж, что нам удастся завязать отстраненную беседу? – Федор Ипполитович натянуто улыбнулся. – Два года я провел в Урге, но никогда доселе…

Тут он замер, воззрившись прямо перед собой в какую-то невидимую точку. Посетившее его озарение было столь молниеносным, что несколько мгновений Щербатской сохранял полнейшую неподвижность, словно соляной столб.

– Федор, что случилось? – обеспокоенно спросил Жданов.

Щербатской вскинул руку в предупреждающем жесте.

– Погоди… когда в одна тысяча девятьсот пятом я направлялся в Ургу, в Верхнеудинске я встретился с Алексеем Матвеичем Позднеевым, ректором Восточного университета, который переехал туда из Владивостока на время войны с японцами. У нас случилась увлекательнейшая беседа о монгольском буддизме, и среди прочего Алексей Матвеевич весьма подробно описал мне характер и биографию Богдо-гэгэна… Среди прочего он упомянул, что уже в юном возрасте хубилхан проявил себя независимым властителем, чем вызвал недовольство императорского двора. Из Пекина в Ургу было отправлено большое посольство. Откуда-то стало известно, что в свите послов скрывается один из знаменитых да-лам – лам-отравителей. Тогда Богдо-гэгэн покинул Ургу и не возвращался до отъезда посольства.

– Поучительная история, ничего не скажешь, – кивнул Жданов, – но позволь узнать, как она связана с нынешним делом?

– Ты не дал мне договорить, Жорж. – Щербатской очевидно наслаждался моментом. – Когда все улеглось, среди прочих слухов стал ходить и такой, что да-ламу включили в пекинское посольство с согласия Лхасы. А может, даже по ее просьбе. Я хочу сказать, что мы не включали в свои подозрения тибетскую миссию в Урге. А между тем столь сложная и изощренная манера скорее присуща тибетскому уму, нежели китайскому.

– Но есть ли смысл далай-ламе убивать своего ближайшего соратника?

– Прежде всего, он мог и не знать об этом. Трон буддийского первосвященника окружает множество партий и союзов. Но не исключен и тот вариант, что далай-лама, охладев к переговорам с нами, пожелал таким жестким способом закончить их, заодно избавившись от главного русофила в своей свите.

– Это мало что дает нам, голубчик мой, – с сожалением констатировал Жданов. – Такая теория только порождает новые вопросы. Но, возможно, твоя догадка верна.

В ответ на удивленный взгляд товарища Георгий Филимонович извлек из кармана небольшой бумажный лист с короткой надписью и засохшими пятнами крови.

– Это, кажется, на тибетском. Ты можешь прочесть?

Федор Ипполитович поднес бумажку к глазам.

– Палден Лхамо, – произнес он тихо. – Почему ты не показал ее Любе?

Жданов забрал лист и спрятал его во внутренний карман.

– Потому, голубчик мой, что не хотел раскрывать связь с убийством слуги Доржиева.

– Что за нелепица? – поразился Щербатской. – Консул даже не знает о нем!

– Как знать, как знать. Мне кажется, такой человек, как Владимир Федорович, всегда держит руку на пульсе событий. Оттого и его пристальный интерес к произошедшему здесь, у нас.

– А мне кажется, ты чересчур подозрителен, Жорж, – покачал головой Федор Ипполитович. – Не все вокруг склонны связывать события в цепочки так, как это делаешь ты.

– Не все. Но грамотный дипломат просто обязан это делать.

– Грамотного дипломата не поставят консулом в Монголию…

– Ой ли? Впрочем, пусть его. Оставим этот спор до лучших времен. Что значит это твое «Палден Лхамо»?

– Великая хозяйка жизни. Так же, как и Бегдзе, она одна из докшитов, гневных божеств. По легендам, она была супругой Ямы – повелителя подземного мира, или Махакалы, Великого Черного. Оба они – также докшиты.

– Я предполагал нечто подобное, – кивнул Георгий Филимонович. – Все, довольно. Если я еще хоть пару минут проведу на ногах, рядом с комнатой, насквозь пропитанной трупным запахом, то у господина Дашевича прибавится еще один пациент. Пойдем, Федор. Горячий чай, а лучше – сытный обед окажет на ход наших размышлений самое благотворное влияние.

Меню в российском консульстве не отличалось особенным разнообразием. Этот существенный изъян восполняла добросовестность поваров, которые не жалели ни мяса, ни масла, ни приправ, компенсируя простоту сытностью.

– В купеческих домах кормят куда как получше, – заметил Щербатской. – Только вот купцам до таких, как мы, дела не много: говорить им с нами решительно не о чем, в гости зовут редко, а если и зовут, то обязательно с корыстной целью какой-то.

– Ничего, – Жданова простота блюд, похоже, нисколько не волновала, – можно и без купеческих разносолов неплохо жить. Не хлебом единым, как в Писании сказано.

Сытость принесла умиротворение, успокоив мятущиеся мысли и настроив друзей на философский лад. Из-за окон раздавался металлический перезвон – какая-то монашеская процессия следовала из храма в храм, сопровождая свой путь звоном ритуальных бубенцов, колокольцев и металлических полос. К этим нестройным, для русского, звукам примешивались протяжные песнопения монахов, казалось, состоящие из одного бесконечного слова, тянущегося, словно дым от костра в вечернем небе.

На столе пофыркивал, сверкая начищенной медью, пузатый самовар. Разлив чай по чашкам, ученые наблюдали, как поднимается над коричневой гладью чая густой, ароматный пар.